Конец вечности. Страница 3

МОРЕСТРАННИК

Леди, скажи — куда мне теперь вернуться?Город мой стерт времени поцелуемДаже со стекол памяти. Не согнуться —Значит — сломаться. Я же еще балуюС ветром, рассветами… Считывать камня речиСлухом досель глухонемой ладониЯ научился. Чей не поймешь предтеча,Нет! — при царе Горохе тире ГвидонеШтатный Гомер на половину ставки,Вещий Боян, а может, не шибко вещий.Коллекцьонирую пуговки, камилавки,И непредметное, — типа, узоры трещин.Леди, ну впрямь, сколько же это можно? —Карты, причалы, боцман сердит, как бука,Пьян, как свинья… А в сундуке дорожномЧерный квадрат бывалого ноутбука,Пара дискет, пара рубашек, стертыхСтиркой настолько, что поползли волокна.Печень шалит, и по ночам аортаПадает как девяносто восьмые «окна».Все тереблю «Физики» том поджарый,Заинтригован вчуже, но буду краток:Раз переезд приравниваем к пожару,Что же в итоге вырос объем манаток?Ветхий диплом почетного ОдиссеяТак утешает, особенно в качку если…Бурю пожну, — ветер на совесть сеял.Впрочем, не жалуюсь. Тихо скончаться в креслеВ этом, понятно, нет никакого стиля,Вкуса, изюминки, я бы сказал, нюанса.У Дон-Кихота, кореша из Кастилий,Ведать пиаром взялся какой-то ПансаЕсли судить по подписи к пресс-релизуС подзаголовком «Победа над группой мельниц».Вишь, у испанцев, знамо, свои капризы.Мне б разобраться с тазиком полотенец…Город приморский скис в межсезонной прели.Месяц еще в море не выйдет судно.Как симбиоз торговца и менестреля,Я проволучке даже и рад подспудно.Я по салонам — об Абеларде, Юме,Люмен, феномен, тэта, опять же, дзета…А между тем, перец сыреет в трюме,Палуба в кружево вредным жучком изъета.Все к одному — не избежать ремонта.К маю просохнем, купим шелков на сдачу.Смертной чертой линия горизонтаПеред глазами заново замаячит.Леди, скажи, зачем ангелицу пленаНапоминаешь, шахматы к битве строя,Ту, что как звали, так и зовут — Елена,Из-за которой сгорела родная Троя?Греки ошиблись, — вовсе Парис не умер,Тот, кто проник в Эдем, наплевав на правоДоступа… Дальше — сатира, она же — юмор,Перец, матросы, «Windows», вау, браво…Леди, скажи — куда мне теперь вернуться?Город мой стерт времени поцелуемДаже со стекол памяти. Не согнуться —Значит — сломаться. Я же еще балую….12–13 февраля 2001 года

ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ

…Горькое сегодня небо. Что, впрочем, трезвит.

Я выхожу из метро, миную руины раскуроченной перекосившейся тары (зря ее убирают: месяца за два сложился бы лабиринт — Кносскому не чета…), попадаю в метель бумажной отшелушившейся, отшуршавшей свое чешуи — время меняет шкуру с каждым газетным выпуском, о, времена…а о нравах не будем — пусть их….

Обязательная программа при возвращении из подземного мира — попасть в обстание наземных отбросов.

Я останавливаюсь, пальцы уже нашаривают в пачке сигарету, берут ее за горло фильтра, покручивают — сиречь, берут в оборот. И еще один виток мусора вокруг — конфетный фантик запутывается в моих волосах, я отпускаю его на свободу, которая ему не нужна.

Мне, увы, свобода необходима.

И не надоело ветру возвращаться на круги своя?

Мне надоело. Потому я закуриваю и ухожу по первой попавшейся прямой достаточной протяженности. По улице, господа, по улице. И никаких МКАД!

Эта самая, первая попавшаяся, оказывается как раз той самой, нужной. Трамвайная остановка — хорошо. Перейти на другую сторону — пункт алгоритма. Перехожу, предварительно удостоверившись в факте отсутствия в поле обзора некоторой Аннушки с некоторым маслом.

Вот и она, берлиозовская гильотина. Я захожу в первый вагон, жду переулка, того, где, как известно, дощатый забор. Теперь, впрочем, бетонный — революция даром не прошла.

В пакетике — литпамятовский Цицерон, хочется открыть, вдохнуть запах страниц, прочитать с замирающим в который раз сердцем: «Доколе же, Катилина, будешь ты злоупотреблять нашим терпением?» Долгое отточие в две тысячи лет. И в самом деле, доколе? Нельзя же быть таким занудой.

Ага! Остановите, вагоновожатый!

Вон и Серега, в футболке с ацтекским календарем на всеобщее обозрение. Здравствуй, солнышко. Что же ты так улыбаешься, только меня завидев? Неужели же мое появление может составить причину чьей-либо радости? Это чудо. Дружище, я боюсь чудес. Но до сих пор ищу их.

Через десять минут мы сидим на стволе сломанной в девяносто восьмом ураганом березы, рядом — сгоревший бревенчатый дом (а ведь Шаболовка!), пиво, гитара, листки со стихами. Четвертый Верхнемихайловский полого уходит вверх.

После мы заходим в редакцию за Александрой, а также за моим гонораром.

Сашка чуть нервозна нынче, но тем паче искрит, иронизирует, играет словами… Спрашиваю, чем занимались сегодня. Пожимает плечами: «Бездельем. С твоей стороны было мудрым решением не мчаться сюда с утра. Твою зряплату Катя сунула мне, — получите. Благородные доны, вы готовы к марш-броску? Примите рюкзак, дон Агрис. Там боевое снаряжение, ноутбук, он больно бьет по спине… Аскеза, батенька, аскеза. Вам, Сергей, увы, ничего, кроме стационарного ПК предложить не решусь: Вы более продвинуты. Тяжело, зато минут через пятнадцать полное умерщвление плоти. Не хотите? Я так и думала. Ну, полетели, голуби. Вы в курсе, что по-французски „пижон“ — это голубь?»

Мы перебрасываем друг другу цитаты — явные, скрытые, а вот и первая инверсия, мы наэлектризованы, хохот, не надо никакого шампанского, хотя мы, естественно, выпьем, но выпьем массандровского портвейна, и не здесь, а в центре.

Такой вот гурьбой развеселившихся столичных божков, мы, выныривая из переулка…

Конечно, Елена. На полной скорости наперерез, чуть не сбив Сергея.

Каждый участник внезапно превратившегося в квартет трио выдал в ближайший эфирный космос по гамме. Эмоций, естественно.

Здоровается она — нехотя со мной, натянуто с Александрой, с Сергеем церемонно и уважительно. Мы молчим. Я боковым зрением замечаю презрительный прищур Александры. Опомнившийся Сергей талантливо изображает радушное изумление, но чувствуется, что он не в своей тарелке. «С работы?», спрашиваю я, чтобы сказать хоть что-то. «А вы гуляете?», — вопросом на вопрос пытается она расставить все точки над i. Я вижу, как из ее грудной клетки метнулась к гортани инстинктивная злоба, она, испугавшись, трудно сглатывает ее, теперь она глядит настороженно, почти по-детски. Ждет наказания. На часовне Даниловского кладбища ударили в колокол. «По ком звонят?», — спрашивает она вдруг ни с того ни с сего, смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что шок встречи сделал свое. Голос Александры довершил остальное. «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…» Произнесенная донельзя ангелическим тоном цитата действует на мою бывшую, как удар арапника. Она отпрянула, и, опустив голову, быстрыми мелкими шагами двинулась прочь.